Перед тем как уйти на летние каникулы, клуб-лекторий “Обогатительная фабрика” провел заключительную в этом сезоне встречу. Тема была эмоционально непростой: говорили о блокаде Ленинграда.
Почему Сталину не сразу доложили о том, что город осажден? Что пишут в дневниках ленинградцы – взрослые и дети – о блокадной повседневности? Как проходила эвакуация из северной столицы? Почему блокаду правильнее называть немецко-финской? В каких отношениях находились горожане и власти? Об этом и другом слушателям рассказала Юлия КАНТОР, доктор исторических наук, специализирующаяся на изучении Второй мировой войны.
Беседа была основана на ранее неизвестных официальных документах из российских архивов и сведениях из личных источников.

Юлия КАНТОР, доктор исторических наук. Профессор кафедры всеобщей истории Российского государственного педагогического университета им. Герцена. Член ученого совета по общественным наукам Петербургского научного центра РАН. Автор более 100 научных работ, посвященных революции и Гражданской войне, советско-германским отношениям первой половины ХХ века, судьбе художественных ценностей во время Второй мировой войны. Эксперт международных исследовательских проектов Союза музеев России и Фонда Прусского культурного наследия, посвященных судьбе художественных ценностей в годы Второй мировой войны. Эксперт Межведомственной рабочей группы по увековечению памяти жертв политических репрессий Совета по правам человека при Президенте РФ. Постоянный участник программ “Цена Победы” и “Цена Революции” на радио “Эхо Москвы”.   Интерес к теме Великой Отечественной войны сейчас заметно возрос. Это хорошо видно хотя бы по количеству фильмов о войне, которые выходят на экраны, а значит, на них есть спрос. Другое дело, что не все и не всегда могут говорить об этих страницах истории, не впадая в ложный пафос и крайности. Наша история, не раз переписанная, слишком идеологизирована и мифологизирована. – Ленинград дал человечеству уникальный трагический опыт. Он не имеет аналогов в мировой истории и получен дорогой ценой. Поэтому нужно говорить о войне негромко и непафосно, а не милитаризованными парадами, – считает спикер. Юлия Кантор изначально задала лекции непатетический, почти сугубо научный тон. Потому что, для того чтобы знать летопись своей страны, не надо бросаться лозунгами. Надо скрупулезно выяснять и сопоставлять – и мифы, которые всегда были в исторической науке, и зафиксированные в официальных бумагах факты. И, разумеется, личные истории, которые в человеческом восприятии и контексте жизненных обстоятельств могут сильно отличаться от общего исторического знания. “Кому война, а кому мать родна”. “Благодаря” многолетнему тоталитарному подходу к изучению и подаче истории войны у современных историков непочатый край работы. Рассекречиваются архивы, всплывают новые и новые факты. Есть что исследовать. Это касается и самой продолжительной и страшной в истории человечества осады города – блокады Ленинграда. К прошлому остались вопросы Одна из самых болезненных в истории блокады и бурно обсуждаемых сейчас тем – были ли у руководства Советского Союза эвакуационные планы и насколько они были реальными, учитывая и внезапность, и скорость продвижения вермахта и союзников. Насколько мы вообще были готовы к войне? Как получилось, что стратегически важный город, не только мировая сокровищница культуры, но и последний рубеж к выходу к морям, самый крупный в стране центр военной промышленности и науки – Ленинград – оказался во вражеском кольце уже 8 сентября 1941 года? – Когда смотришь документы, видно, что в начале войны советское руководство пребывало если не в коллапсе, то в значительной панике, – говорит Юлия Кантор. – Есть бесспорный исторический факт, что Сталин выступил перед своим народом почти через две недели после начала войны. Это уникальный факт. Нет ни одного случая в истории, чтобы глава государства в условиях начавшейся войны так долго молчал.   Из дневника Ольги Берггольц, хранящегося в Российском государственном архиве литературы и искусства и опубликованного в 2010 году: “Жалкие хлопоты власти и партии, за которые мучительно стыдно. Как же довели до того, что Ленинград осажден, Киев осажден, Одесса осаждена? Ведь немцы все идут и идут. Артиллерия садит непрерывно. Не знаю, чего во мне больше – ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, – к нашему правительству. Это называлось: “Мы готовы к войне”. О сволочи, авантюристы, безжалостные сволочи”.   О том, что Ленинград осажден, в Ставку верховного главнокомандования не докладывали тоже почти две недели. Военачальники рассчитывали, что советские войска скоро прорвут оцепление, и тогда Сталину можно будет доложить об “успешном дезавуировании фашистской провокации”. Эти дни стоили Ленинграду как минимум возможности получить питание. – В первые месяцы войны продовольствие не только не завезли – оно из Ленинграда, наоборот, уходило, – уточняет Юлия Кантор. – Поскольку от западных границ эвакуировалось огромное количество людей, те регионы, которые принимали эвакуированных, должны были обеспечить их питанием. Эшелонами и водным путем из Ленинграда увозили зерно, муку, мясо, и это резко сказалось на ситуации. Планы эвакуации, в том числе из Ленинграда, когда еще была возможность массово вывозить оттуда людей, были подготовлены очень абстрактно, это тоже видно по документам. И сама за себя говорит история гибели нескольких тысяч ленинградских детей на станции Лычково. Детские садики вывозили с первой волной эвакуации, которая началась 29 июня 1941 года. Руководство страны поначалу считало, что опасность Ленинграду угрожает со стороны Финляндии. Поэтому эвакуировали не на восток, а на запад. Прямо к линии фронта, навстречу наступающему вермахту. Поезд с детьми попал под бомбежку. Один из очевидцев, писатель Валентин Динабургский, потом рассказал в своей книге: “Фрагменты детских тел висели на телеграфных проводах, на ветвях деревьев, на кустарниках. Солдаты собирали изуродованные тела, быстро начавшие разлагаться под влиянием жары. Через пару дней на Лычково нахлынули матери жертв. Простоволосые, растрепанные, они метались между путей, искореженных взрывами. Они бродили по лесу, не обращая внимания на минные поля, и подрывались на них. Неудивительно, что некоторые тронулись разумом. Зрелище страшное: истерики, вопли, обезумевшие глаза…” Запредельная реальность Так сложилось, что в послевоенное время тема блокады Ленинграда была практически закрыта. “Блокадная книга” – документальная хроника, написанная Даниилом Граниным в соавторстве с Алесем Адамовичем и основанная на рассказах очевидцев, впервые вышла без купюр (которые составляли треть книги) только в 2010 году. В Ленинграде на ее издание был наложен запрет. Часть ее с купюрами в 1977 году печатали в журнале “Новый мир”. На фоне огромного количества документальной литературы о блокаде, которая вышла в постсоветское время, книга не стала сенсацией, говорит Юлия Кантор. Однако, сколько бы мы ни читали об истории блокады и о том, что происходило 871 день внутри осажденного Ленинграда, описываемые истории о подробностях быта, смертях, голоде, когда стойкость духа соседствовала с деформацией моральных норм, не перестанут поражать. Многое замалчивалось, но для истории не должно быть запретных тем, считает Юлия Кантор: – Замечательный историк Сергей Яров, написавший книги “Повседневная жизнь блокадного Ленинграда” и “Блокадная этика” (эти книги сейчас можно легко найти в Интернете. – Авт.), занимался вопросом именно гуманитарной катастрофы. Можно сравнить Ленинград с каким-то другим городом, но это будет только “бы”. Другого такого города не было на земле. Даниил Гранин рассказывал мне историю, которую не смог изложить в “Блокадной книге”. У матери двое детей, девочки. Она понимает, что двоих не выкормит. Начинает кормить одну и ждет, пока умрет вторая. Она хранит ее труп между промерзшими рамами окна, понемногу отрезает от него мясо и готовит котлеты второй девочке. И потом ей, конечно, не говорит, на чьем мясе она выжила, потому что – это же можно сойти с ума. А кто вправе обвинять? Либо живет одна, либо не выживет никто. Это та запредельная реальность, о которой нельзя сказать “да” или “нет”, “плохо” или “хорошо”. К этому надо отнестись как к бездне и просто это знать. Сколько ленинградцев умерло от истощения и холода, уже невозможно подсчитать. Да и некому было подсчитывать. Люди умирали на улицах, и далеко не всегда родственники имели физические силы похоронить или хотя бы отвезти на кладбище. Многие существовали с трупами в квартирах. Уже общеизвестно, что на фронте вероятность выжить была выше, чем в условиях осажденного Ленинграда.   Из воспоминаний Марка Финкельштейна: “Быт блокадного города становился все тяжелее. Зимой воду доставали из проруби на Неве. Обессиленные люди поднимали ведро с водой, спотыкались, падали, вода разливалась. Однажды я увидел: человек, поднимавшийся с ведром на берег, поскользнулся и упал, ведро выпало у него из рук, покатилось вниз. Люди обходили его и шли дальше. Я еще не набрал воды и подошел к упавшему. Один мужчина, тоже с ведром, ко мне присоединился. Вдвоем мы с трудом перевернули его на спину. Это оказалась молодая женщина, она была мертва. Мы оттащили ее в сторону и пошли за водой. И никакой жалости, никакого вообще чувства я не испытал. Смерть от истощения становилась нормой, повседневностью. В другой раз я сидел в столовой института рядом с нашим главным бухгалтером, очень милым человеком. Мы с ним дружили. Он уже съел свой суп, я еще ел. Вдруг его голова опустилась, и он стал сползать со стула. Он умер, и снова у меня никаких эмоций. Тогда я не анализировал свои реакции, а теперь я понимаю, что это равнодушие было началом распада психики голодающего человека, все помыслы которого сосредоточены на еде и тепле”.   В ходу было еще малопонятное сейчас непосвященному человеку слово “пеленашки”. Это завернутые в простыни покойники. Их заворачивали, потому что гробов не было. Все, что из дерева, шло на растопку буржуек и обогрев. – По официальным данным, в блокаду от голода погибли 641 803 человека, – говорит Юлия Кантор. – Именно эта цифра прозвучала на Нюрнбергском процессе и потом вошла во все учебники. Но с большой вероятностью это недостоверная информация. По разным подсчетам историков, погибли от 900 тысяч до 1,2 миллиона человек. Доиграть важнее, чем выжить Ситуация в блокадном Ленинграде была удивительна тем, что, несмотря на страшные, невообразимые мучения, этот город-фронт все-таки жил. Например, работала часть музеев. Музейщики Ленинграда всю войну собирали артефакты: трофейное оружие, агитационную литературу, листовки. Они занимались научной работой, защищали диссертации и даже открывали выставки. Пожалуй, один из потрясающих примеров гуманитарного вызова варварству войны – исполнение в блокадном городе 7-й симфонии Шостаковича, названной потом Ленинградской. Как рассказала Юлия Кантор, она прозвучала в Ленинграде 9 августа 1942 года. Большим симфоническим оркестром Ленинградского радиокомитета дирижировал Карл Элиасберг. За время репетиций часть музыкантов умерли от голода – из первоначального состава до премьеры дожила только треть. Очевидцы того концерта, на котором, кстати, был аншлаг, вспоминали, что, когда оркестр начал играть, вдруг задрожали люстры. Музыканты потом говорили: “Мы боялись, что нам не дадут доиграть”. (Заметьте, не погибнуть под бомбами, а не доиграть.) Но, оказывается, это была знаменитая операция “Шквал”: в день первого исполнения симфонии все артиллерийские силы Ленинграда были брошены на подавление огня противника. Во время исполнения в филармонии зажгли все люстры, под взрывы симфонию транслировали по радио и громкоговорителям. Ее слышали и немцы. Спустя годы двое жителей ГДР, разыскавшие дирижера Элиасберга, признались ему: “Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть”.   ФАКТЫ Месяц назад, 16 июня, в Петербурге торжественно открыли мемориальную доску с именем генерала русской армии, а позднее – финского маршала и президента Финляндии Карла Густава Эмиля Маннергейма. Она установлена на фасаде здания Военного инженерно-технического университета. Мемориальная доска, по замыслу авторов, увековечивает память Маннергейма как участника Первой мировой войны. Событие вызвало возмущение среди петербуржцев и многочисленные дискуссии на форумах и в СМИ. – Это ужасная бестактность по отношению к ленинградцам, – считает Юлия Кантор. – Когда мы говорим “немецко-фашистская блокада Ленинграда” – это неправда. Блокаду правильнее называть немецко-финской. Финляндия была единственной страной из гитлеровских сателлитов, имеющей государственно регламентированные планы увеличения своих территорий и ограбления оккупированных территорий Советского Союза. Это территории, которые никогда не входили в состав Финляндии. И то, что Финляндия вышла из войны, ничуть не снимает с нее ответственности за бесчеловечное отношение к русским военнопленным. А на днях в лентах новостей прошла информация о том, что доску Карлу Маннергейму завернули в черный полиэтилен. Он скрывает следы красной краски, которой кто-то облил барельеф маршала.   Вопрос слушателя “Обогатительной фабрики”: – Как вы относитесь к опросу телеканала “Дождь” о том, не стоило ли отдать Ленинград нацистам, чтобы спасти тысячи жизней? Юлия Кантор: – Для историка нет вопросов, которые нельзя задавать. Любые вопросы можно задать. Дело в том, как мы на них отвечаем. Например, у меня нередко интересуются, можно ли сравнивать фашизм и коммунизм. Опять же, сравнивать можно все. Вопрос, ставим мы знак равенства или нет. Не сравнивая, вы не поймете систему координат. Вся история науки, в том числе исторической, и все ее открытия основаны на сравнениях. Возвращаясь к акции “Дождя”: вопрос был задан бестактно и не вовремя. Но самое страшное осталось за кадром. Это результаты опроса. 53 процента успевших ответить на него посчитали, что да, сдача Ленинграда уменьшила бы количество жертв войны. Значит, что-то произошло в общественном сознании. Это страшно прозвучит, но иногда такие вопросы являются прививкой от беспамятства. Не задашь вопроса – не узнаешь ответа. И не узнаешь, с чем надо бороться в массовом сознании.

Зима 1941–42 годов была одной из самых холодных за все время наблюдений за погодой в Санкт-Петербурге Все материальное в голодающем городе почти обесценилось Одна из самых известных фотографий: парад на Дворцовой площади 8 июля 1945 года