WAP
PDA
“Люблю все подлинное”
Театр крупным планом
|
20 ноября 2014 года, 16:18 Текст: Валентина ВАЧАЕВА
|
В трудовой книжке главного художника Норильской драмы Фемистокла АТМАДЗАСА первая запись была сделана почти десять лет назад в Академическом Большом драматическом театре имени Товстоногова. Последняя – в Норильском Заполярном.
| Привет Нуриеву Впервые это экзотическое имя появилось на афише самого северного театра в спектакле “Мистификатор”, художником-постановщиком которого был прославленный Эдуард Кочергин. Питерский режиссер Александр Исаков пригласил мэтра для работы в Норильске, а Эдуард Степанович взял в помощники своих бывших учеников и коллег по БДТ – Фемистокла и Ольгу Атмадзас. Десять лет назад молодая супружеская пара с легкой руки их наставника и соратника Георгия Товстоногова попала в один из лучших театров страны. – Мы с Олей учились вместе в Академии художеств и поженились на пятом курсе, – рассказывает Фемистокл. – Перед защитой диплома Эдуард Степанович спросил, какие у нас планы. Мы сказали, что собираемся уезжать, может даже в Европу, на что он, как главный художник и официальное лицо БДТ, ответил предложением, от которого сложно было отказаться, – поработать в БДТ под его началом, “понюхать” театр изнутри. По внутреннему договору, когда я устраивался в штат – тогда еще был жив Кирилл Юрьевич Лавров, – мне, работая в БДТ художником-декоратором, разрешалось беспрепятственно заниматься постановочной деятельностью в других театрах Санкт-Петербурга и не только. Увы, после смерти Кирилла Юрьевича умерли и мои свободы. При новом худруке – Тимуре Чхеидзе – возможности совмещать работу в разных театрах не стало, и с БДТ пришлось проститься. К тому времени у меня уже были постановки на других сценах. А на прославленной поставлен только один спектакль – “Люди древнейших профессий” с Митей Егоровым, в 2006-м. Вообще работа в престижном театре не один раз помогала мне. Например, когда призвали в греческую армию, куда из-за первой премьеры в карьере я опоздал… Одно название “Большой” спасло меня в Афинском военном суде от наказания. Дело в том, как выяснилось, что для греческих военных судей в России существуют и котируются два театра – Bolshoy (Большой) и Kiroff (Кировский) – так они до сих пор называют Мариинку. Судья, увидев в объяснительных документах словосочетание Bolshoy… Theater, решила, что я работаю в Большом театре, хотя я уточнял, что из Санкт-Петербурга, но на это никто не обратил внимания. Тогда мне оставалось только немного подыгрывать суду. – Как? Вы работаете в Большом театре? – Да, в Большом, в Санкт-Петербурге… – А Нуриев еще танцует? После паузы: –Танцует, танцует, и кофе каждое утро в буфете вместе пьем… – Мы его так любим… Обязательно передайте привет, – восторженно выдохнула госпожа судья… …В общем, трудности перевода, игра слов и неосведомленность служителей Мельпомены сыграли мне на руку, судьи даже попросили прощения за украденное время и отпустили обратно в “Большой” творить искусство… – А сегодня не жалеете об утраченной возможности работать со знаменитыми режиссерами? – Работать в БДТ, конечно, престижно, но я не уверен, что там постановочная деятельность была бы моим основным занятием. Скорее всего, я бы продолжал изготавливать и расписывать декорации по чужим эскизам, это еще повезет, если художник-постановщик хороший попадется… Сегодня лично мне хотелось бы, конечно, поработать с маститыми режиссерами, но у них, как правило, есть свои художники, с которыми они находятся в спайке много лет и понимают друг друга с полуслова, что экономит массу времени и сил. Уволившись из БДТ и поработав несколько лет в свободном плавании в разных театрах страны с разными режиссерами, в 2012 году я получил очередное, как выяснилось судьбоносное, предложение от Светланы Гасановны Гергарт причалить к норильскому театру и быть его главным художником. Здесь я теперь и служу. Решение было вполне осмысленное, поскольку в Норильске я могу заниматься своим делом, своей профессией и не ждать, предложит кто-нибудь постановку завтра или нет. Вообще театральный мир очень узок. Кому надо меня знать, те уже знают. Если захотят пригласить на постановку, то пригласят, а пока и здесь работы хватает. Назад к расписным декорациям – Стилистика “Бенефиса Несчастливцева”, он же “Лес” Островского, – ваш фирменный почерк? – Это нельзя назвать моим почерком, так как в этой эстетике работают многие художники, вернее сказать, поколения театральных художников. В подлинных фактурах и предметах, которые я очень люблю использовать в создаваемых пространствах, есть ощущение времени, из которого они пришли, своя энергетика и своя прожитая жизнь. Это не создашь искусственно. Как однажды сказала художественный руководитель и главный режиссер МТЮЗа великая Генриетта Яновская, “у них есть запах, который не нарисуешь никакими красками”. Во время учебы в Академии художеств наш курс художников “женили” с режиссерским курсом прославленного мастера Григория Козлова из Театральной академии на Моховой. С тех пор я работал преимущественно с тогда еще студентом, а ныне замечательным и успешным питерским режиссером Митей Егоровым. Нам свойственна любовь ко всему натуральному и правдивому. Являясь учениками Эдуарда Степановича Кочергина, впитав с профессией трепетное отношение к цвету, правильности форм и пропорций, мы оттачивали свои навыки в разных театрах страны, режиссера это устраивало, ему это было близко и нравилось. Как выяснилось, использование натуральных фактур близко и Анне Владиславовне Бабановой. Мы работали с ней и до Норильска. В Омске ставили “Золушку”, “Очи черные” в театре Гончарука, “Дорогую Памелу” в драме. Хотя я считаю, что сценограф обязан проявлять себя разносторонне, чтобы почерк со временем не превратился в штамп и, как следствие, художник не перестал быть интересен. Я понимаю, что, если буду постоянно все делать из дерева и ржавого металла, сеять натуральную траву, это может надоесть не только мне. Поэтому надо развиваться, пробовать и что-то новое для себя. Почерк театрального художника – это качество и уровень работы, а не просто набор фактур и красок. – Недавно прошла премьера “Али-Бабы” в постановке Анны Бабановой, на которой вы были художником-постановщиком, а Ольга Атмадзас отвечала за костюмы. Что на очереди? – Готовим с Тимуром Файрузовым к новогодним праздникам “Сказку о царе Салтане”. Кстати, никогда раньше не делал расписные декорации, в студенчестве считал их нафталином, пережитком прошлого, но сейчас, уже набравшись немного опыта, я понимаю, что все новое – это хорошо забытое старое, что любая техника, эстетика и направление в театре и вообще в искусстве могут быть востребованными в любые времена, главное, чтобы это было к месту. Если что-то кем-то когда-то активно использовалось, значит, в этом обязательно было свое положительное зерно. Например, со времен рождения театра в древности и до 20-х годов прошлого века, пока не грянул конструктивизм, практически все декорации в театре были расписные. Этот факт нельзя игнорировать и не пользоваться таким огромным багажом театральной кладовой. Сегодня расписанные красками или расшитые аппликацией задники в основном используют в музыкальных театрах, в опере и балете. Специфика такова, что, например, в классическом варианте балета спектакль – это реконструкция и им нужен свободный планшет сцены для танцоров, шаблонная хореография XIX века. От художника, как правило, тоже требуется создать декорацию по шаблонам той же эпохи. Трудно представить “Лебединое озеро” в Мариинском театре не в расписных декорациях. Это российский бренд, и пока он будет оставаться таковым, художникам в декорационных мастерских всегда будет работа. На мой взгляд, расписные декорации – это классика, пусть и не очень востребованная в драматическом театре сегодня, но, может, от этого более ценная в контексте ультрамодных технологий и веяний. Хочу использовать их в “Сказке”, тем более что в декорационном цехе нашего театра работают прекрасные художники-декораторы. Софокл и Греция – Возвращаясь к учебе в академии и Кочергину, вы помните тему своей дипломной работы? – “Царь Эдип” – трагедия античного драматурга Софокла. А что еще мог выбрать студент с именем Фемистокл? Хотя мне кажется, что Софокла мне порекомендовал сам Эдуард Степанович... За все годы учебы ничего греческого, кроме штудийных заданий на первом курсе, у нас не было… Практически все поступающие на театрально-декорационное отделение в Академию художеств не имеют никакого представления о специфике театра и театральной кухне, у всех за плечами лишь художественная школа или училище, где о театре практически ничего не рассказывали. В общем, полный мрак и неведение. Я, как и многие, поступал туда потому, что конкурс был меньше, а хотелось поступить с первого раза, не зависая годами на подготовительных курсах. Позже намеревался перевестись на станковую или монументальную живопись. Театром до этого не увлекался, когда учился в художественном лицее, ходил вместе со всеми в Мариинский театр делать наброски. Первые два года в академии учились все вместе: театралы, станковисты, монументалисты, реставраторы, графики и другие, но на нашем отделении, помимо стандартного набора дисциплин, историй и лекций, шли дополнительные лекции по материальной культуре, истории театра и технологии костюма. Читали их и заражали театром замечательные “тетеньки”, которых выписывал Эдуард Степанович из Театральной академии. Любовь к театру нам привили именно они. К третьему курсу я понял, что театр мне ближе и интереснее, чем быть просто художником-живописцем, и остался на театрально-декорационном отделении. Притом мне никто не запрещал заниматься живописью, школа-то одна, да и время было. – Поступать в художественный лицей в Питере, а потом и в академию вы приехали из Греции, куда из бывшего Советского Союза перебрались с семьей еще ребенком. А как Атмадзасы оказались в России? – По папиной линии дед – афинский грек Фемистокл, кардиохирург и коммунист, бежал после оккупации Греции во время Второй мировой по морю в Севастополь. В госпитале он познакомился с санитаркой, они влюбились, поженились, и их как медиков отправили в тыл, в Среднюю Азию, лечить раненых. Там в далеком кишлаке родился мой папа. Мама – русская полька из рода князей Белосельских-Белозерских. Ее дед был последним носителем фамилии, но при жизни из-за гонений скрывал происхождение и никому ничего не рассказывал. В свое время он уехал в Среднюю Азию, как уезжали, например, в Норильск, чтобы избежать кары за непролетарское происхождение или инакомыслие. В душанбинском университете он преподавал физику, математику, литературу, русский и таджикский языки. В общем, полезный был обществу прадед. О том, что он из князей, рассказала, что знала, прабабушка уже после его смерти. Мои родители учились и работали в Душанбе. Все было по-советски солнечно и хорошо, пока в 89-м не началась гражданская война. Родители приняли решение спешно покинуть край родной, чтобы сберечь свои нетаджикские головы для потомков. В конце 80-х в России делать было особо нечего: пустые прилавки, талоны… Многие застали это “прелестное” время, поэтому в июне 91-го мы уехали в Грецию искать предков, а в августе не стало СССР. У нас в роду преобладали художники и медики. У мамы папа был театральным художником. И я, видимо, пошел по этой линии. Дед Фемистокл чинил сердца, и мой брат пошел в том же направлении, окончил мединститут и теперь работает в Питере кардиохирургом. – Ощущаете ли вы себя греком? – Когда об этом спрашивают, то да… Но обычно смотря в какой среде нахожусь. В Греции чаще чувствую себя россиянином, поскольку приезжаю только на отдых. В России с моим именем как-то сложно ощущать себя своим. Когда смотрю матч сборной Греции против России здесь, чаще болею за Грецию. Скорее всего, я космополит… |
В поисках фактуры. Кипр, лето 2014 г. 
Так совпало, что на премьере “Бенефиса Несчастливцева” на березах распустились настоящие, а не бутафорские листья |
| 0 | Твитнуть |
