WAP
PDA
Владимир Рассадин: “Норильск – фундамент моей жизни”
НОРИЛЬСК В ИСТОРИИ. ИСТОРИЯ В НОРИЛЬСКЕ
|
27 июля 2012 года, 13:49
|
В издательстве “Полимедиа” вышла в свет очередная, двенадцатая книга из серии “О времени, о Норильске, о себе”. “ЗВ” публикует отрывки из воспоминаний сына известного в Норильске в 50–60-е годы композитора и музыканта Олега РАССАДИНА.
Начало в №133 за 20 июляВ сталинской КурейкеКаждое лето дети уезжали в пионерские лагеря, и накануне в городе наступал шароварный бум. Шаровары не продавались, их шили из черного сатина, кто сам, кто у подпольной портнихи, а кто в ателье. Покупали также сандалии, спортивные тапочки (кеды были роскошью). На всех вещах матери вышивали инициалы своего ребенка. На вокзале чадо сдавали на руки вожатой. В дорогу родители давали сухой паек. Колбаса, сыр, батон, вареная сгущенка, конфеты, печенье – дежурный набор туриста. Кое у кого была домашняя выпечка и котлеты. Едва поезд трогался, снедь выкладывали на стол и начиналось всеобщее объедение. Ничто так не сближает людей, как совместное застолье. К прибытию в Дудинку все становились друзьями, как будто знали друг друга много лет. У причала все садились на пароход, и судно отчаливало в “Таежный”. По прибытии отряды распределялись по корпусам, начиналась спартанская лагерная жизнь. Ежедневные купания, игры на свежем воздухе, спортивные соревнования. Питание четыре раза в день. Три раза в неделю кино. Раз в неделю баня и смена постельного белья. За смену проводилось немало различных праздников и соревнований, спартакиада между лагерями. Так проходило лето, и наступал день отъезда домой.Кроме лагерей в “Таежном”, были пионерские лагеря и в Курейке. Мои родители уезжали туда работать – папа музыкантом, а мама воспитателем. Лагерь “Курейка” находился рядом с деревней под тем же названием. В 1951 году я был определен в самый младший отряд этого лагеря, так как папа хотел, чтобы я привыкал к жизни в коллективе. Какое событие этого лета запомнилось мне более всего? Это экскурсия в деревню, где каким-то чудом уцелел домик, в котором жил в Туруханской ссылке лучший друг детей и всего человечества. Идем строем в наглаженных галстуках, под горны и барабаны шагаем в старую Курейку. Становимся в каре вокруг неказистого маленького домика. Начинаются речи, присяга на верность и прочие заклинания. Экскурсовод, местная учительница, подробно и нудно рассказывала о героической жизни Сталина. После “молебна” группами заходим в домик. Захожу волнуясь, а выхожу в недоумении. Что необычного в обычном крестьянском доме? Я в таком же жил в деревне Долгий Мост. На следующий год в Курейке нас ждал сюрприз. Легендарный домик вождя был заботливо укрыт огромным павильоном с голубым, под цвет неба, сводом. Стены павильона – одно сплошное окно, только четыре угла заполнены документами и фотографиями славного революционного пути генералиссимуса. Метрах в десяти перед павильоном высится монумент вождя из белого камня. Все остальное – речи и панегирики, как и в прошлом году. Спустя несколько лет, после смерти Сталина, экскурсии сюда прекратились, а еще через несколько лет из павильона, в котором выбили все окна, исчез и легендарный домик. Белоснежный монумент утопили в проруби. Остались обшарпанный, заброшенный павильон и сиротливый пьедестал. Вернусь к прозе жизни. Курейка богата грибами и ягодами, и родители запасают к отъезду сушеные, соленые и маринованные грибы. Мама варит варенье из черники, брусники и княженики. В рыбосовхозе отец приобретает соленую стерлядь. Мама собирает черную икру из потрошеных осетров и солит ее. Родители намариновали капусту с брусникой. Все это богатство мы привозим домой, и оно очень скоро сыграло роковую роль. Актеры театра, узнав, что у Рассадина прекрасный “закусон”, стали частенько заходить в гости с обязательной бутылкой спирта. К Новому году вся закуска была съедена. Не закуску мне жаль, а отца, который после этого пристрастился к алкоголю. И хотя отец пить, как говорится, умел, не сорвал никогда ни одного спектакля или мероприятия, для мамы это было слабым утешением. Последний раз в пионерском лагере я был в 1960 году, но уже в качестве помощника музыканта и вожатого. Мои обязанности были до примитивности просты: я дежурил в отряде во время тихого часа, а после ужина играл на аккордеоне на танцах. Театральный дебютСлышу над ухом шепот: “Давай!” Ору во все горло: “Ма-а-ма!” И получаю легкий посыл в плечо. Широко раскинув руки, вылетаю из-за кулис и опять с тем же радостным воплем несусь к центру сцены, к актрисе, которая, подхватив меня, прижимает к себе и радостно смеется. Присаживается к круглому столу, за которым сидят еще два актера, а я устраиваюсь у своей сценической мамы на коленях. Далее наступает самый важный момент: меня угощают конфетой, всегда шоколадной, и я с удовольствием засовываю ее в рот. Спустя какое-то время актриса тихонько шепчет мне на ухо: “Засыпай”. И я, зевая и потягиваясь, кладу голову ей на плечо и закрываю глаза. Через некоторое время моя сценическая мама уносит меня за кулисы. Потом я бегу в костюмерную, снимаю желтую шелковую рубашку, штанишки на лямках, носки и нарядные туфельки. Переодеваюсь в свою одежду и отправляюсь домой. Мой дебют на сцене профессионального Норильского Заполярного театра состоялся. Почему дебют? Да потому, что он был не единственный. Пьеса называлась, если мне не изменяет память, “Рассвет над Москвой”.Почему выбор пал на меня? Надо признаться, что я вырос за кулисами театра, начиная чуть ли не с Ухты. Когда мы приехали в Норильск, мама несколько месяцев работала, как и отец, в театре. Оставлять меня было не с кем, поэтому родители брали свое чадо с собой. Но у мамы с театром как-то не сложилось, и она оставила сцену практически навсегда. Сегодня я думаю, что все дело было в амплуа, для артистки опереточного жанра просто не было подходящих ролей. Года через два я еще раз появился на сцене. На этот раз у меня был сценический отец, Всеволод Константинович Лукьянов, талантливый человек и ведущий актер театра, для меня просто дядя Сева. Как назывался спектакль, не помню, что-то на производственную тему. Во втором акте вся бригада выезжает на пикник или, как тогда называлось, на массовку. Я рыбачил на берегу речки вместе с отцом, дядей Севой и говорил свой отрывок текста по его команде. До сих пор в памяти первая фраза: “Никогда я больше на вашу массовку не поеду, всю рыбу распугали!” Больше ничего память не сохранила. Это была моя вторая и, как оказалось, последняя роль на профессиональной сцене, но на всю жизнь у меня сохранилась любовь к этому чуду. Через много лет, уже будучи взрослым, я вернулся на сцену, но уже любительского театра. Репертуар театра начала 50-х годов в детской памяти сохранился сказками и комедийными спектаклями. “Аленький цветочек” прошел на сцене первого театра более 80 раз. Постановка была великолепно оформлена. Сказочный лес производил жутковато-восторженное впечатление, а актер в роли Лешего Эверт наводил настоящий страх на ребятню. Он так цокал языком, что звенело в ушах. Вылезал он из огромного дупла дерева и пел под написанную папой музыку: “Как во темном бору, знаю каждую нору. Ночью по лесу брожу, все тропинки сторожу”. Надо сказать, музыка оказалась очень удачной. Загадочно-прекрасным казался сказочный дворец, по его колоннам бежали разноцветные огни. Занавес складывался, как веер, как павлиний хвост. Художник-постановщик проявил потрясающую фантазию. Появлялись, казалось бы, из ничего хлеб-соль, кувшин с чашей, алебарда и лук с натянутой тетивой. Для детей это было загадкой, в том числе и для меня. Мои дружки спрашивали меня, как все это происходит, я напускал туману, что это на специальных веревочках и тому подобное. Казаться профаном в их глазах мне не хотелось. За кулисы ни мне, ни детям других актеров заходить не разрешалось, все держалось в строгом секрете. Лишь спустя много лет я разгадал эту загадку. Придя в театр со служебного входа, я увидел на перекуре двух рабочих сцены в черных бархатных комбинезонах с капюшонами. На фоне такого же черного бархата с закрытыми черным тюлем глазами фигуры рабочих были совершенно не видны, а ко всем “исчезающим” предметам были приделаны черные ручки, за которые брались рабочие. Таким же образом раскачивалась под колыбельную песню лежанка с засыпающей Аленушкой. Отрывочно сохранился в памяти спектакль “Богатырский сказ”. Художественное оформление спектакля заслуживает самой высокой оценки, как и музыкальное. Запомнился Жженов в роли Алеши Поповича и артист Юдаев в роли Ильи Муромца. Помню знаменитую оговорку Юдаева в “Аленьком цветочке”, где он играл роль купца, отца трех дочерей. Попадая в сказочный дворец, он говорил: “И хорош дровец, и прекрасен дровец”. Отлично играл Смоктуновский в пьесе “Шутники” в роли Недоноскова, а также в пьесе “Женихи”. Иннокентий Михайлович Смоктуновский и Георгий Степанович Жженов бывали у нас в гостях. Если память мне не изменяет, Смоктуновский жил в нашем же доме на втором этаже. Жженов был в театре ведущим актером, а Смоктуновского в то время затирали. Мир театра – сложный мир. Не зря Александр Ширвиндт называет его террариумом единомышленников. Отец не раз говорил Смоктуновскому: “Кеша, уезжай, тут тебе ходу не дадут”. Смоктуновский уехал в 1951 году, а через шесть лет он уже блистал у Товстоно-гова в “Идиоте”. Я вспомнил этих замечательных артистов, которые были для меня дядей Жорой и дядей Кешей, чтобы подчеркнуть, что они и тогда создавали славу Норильского театра. Старый театр на улице Горной по виду был похож на что-то среднее между овощной базой и производственным складом. Ни привычных колонн, ни фронтона, ни порталов, кои были так характерны для сталинского ампира. Зато внутри поражал нарядностью интерьер с конусными колоннами, вокруг которых располагались мягкие сиденья, очень удобные для переобувания валенок. Тогда в театре обязателен был вечерний наряд. Зрительный зал состоял из партера и амфитеатра, по-моему, был и балкон. Слева и справа от сцены располагались ложи-близнецы, которые имели округло-пузатые конфигурации с задрапированными темно-вишневым панбархатом парапетами. На жестком покрытии поверх каждой ложи располагалась осветительная аппаратура. Левая ложа носила название директорской, в ней сидели привилегированные зрители, личные гости директора или главного режиссера, а правая была только для Зверева или для зрителей, которые смотрели спектакль по благоволению хозяина комбината. Вход в ложу был не из фойе, а из комнаты отдыха, в которой VIP-персоны отдыхали в антрактах. Остальная публика коротала перерывы в фойе и в буфете, где были и горячительные напитки. Театр тогда был культурным центром Норильска. “Жженов, на выход!”Как в любом театре, в нашем тоже были популярны розыгрыши и подначки. В пьесе “Женихи”, в которой играла почти вся мужская труппа театра, роль аксакала доверили бутафору Ивану Ассанову, который в прошлом был неплохим актером. Роль была небольшая, весь текст сводился к витиеватому тосту за свадебным столом. Ассанов отпечатал текст на листке и клал его перед собой. В нужный момент он вставал и произносил тост, практически не заглядывая в бумажку, которая лежала для подстраховки. В обычной обстановке Ассанов говорил с легким заиканием, но на сцене его заикание пропадало.Однажды артист театра Юрий Клавдиев отпечатал абракадабру и перед окончанием антракта подменил листок. …Занавес пошел, свадьба началась. Крики, шум, мелодия лезгинки, которую на аккордеоне играл отец, одетый в черкеску и папаху. Гости требуют сказать тост. Ассанов встал, поднял рог, который сделал, разумеется, сам. Опустил глаза, наступила маленькая пауза, затем фраза: “Дети мои!.. (громко) Отдайте текст, сволочи” (значительно тише). Актеры начинают пофыркивать. Дальше, от волнения забыв все и вся, заикаясь, он понес абсолютную ахинею. Не в силах справиться с хохотом, актеры медленно поползли под стол. На другой день было срочно назначено производственное собрание, на котором администрация и ведущие актеры говорили о недопустимости подобного отношения к святому искусству. Виновного, конечно, не нашли. Другой розыгрыш носил локальный характер и не касался игры на сцене. Отец с 1951 года собирал марки и долгие годы оставался фанатичным филателистом. Человек он был аккуратный, даже немного педантичный, каждую марку он приклеивал специальной, сложенной пополам бумажкой. Чтобы выглядело все оригинально, он клеил сначала марку к черному квадратику, а потом в альбом. Черную бумагу он доставал у фотографов и у Жженова. Однажды отец получил письмо из Красноярска. Старый филателист предложил купить ему редкие марки, так как он распродавал свою коллекцию: “Посылаю вам некоторые образцы редких марок, надеясь на вашу порядочность”. Когда отец дрожащими руками вскрыл маленький конверт и пинцетом достал первый образец, он увидел напечатанное слово “стрептоцид”. Следующей была этикетка от спичечной коробки. Короче, конвертик был набит всякой чепухой, вплоть до круглой наклейки на катушку ниток. Можете представить разочарование и негодование папы. Оказалось, что это дело рук Георгия Степановича Жженова, проговорившегося кому-то, что он ловко разыграл Рассадина. Надо сказать, что многие актеры часто приходили в театр по вечерам, будучи даже не занятыми в спектакле. Читали газеты, играли в шахматы, беседовали. В красном уголке довольно часто сидел Жженов. И вот в один из таких вечеров Георгий Степанович играл с кем-то в шахматы. Вдруг дверь распахнулась, на пороге запыхавшийся отец полушепотом кричит: “Жженов, на выход!” Рефлекс сработал безотказно. Жженов срывается и буквально вылетает из красного уголка. У кулисы чуть ли не за полы пиджака его поймал помощник режиссера и прошипел: “Георгий, вы куда?” Тот тоже шепотом: “На выход!” Помреж ему: “Вы же не заняты в спектакле!” Через три секунды Жженов среагировал словами: “Где Рассадин? Убью!” Но отца не нашел. Только через полчаса тот появился в красном уголке. Жженов уже остыл: “Ну и шутки у тебя дурацкие!” Отец парировал: “Такие же, как у тебя. Привет из Красноярска!” “Клоп” и другиеСезон 1953/54 года артисты открывали в новом здании театра на Севастопольской улице. Переезд вышел незапланированным. Дело в том, что летом 1953 года в старом здании провалилась сцена, поворотный круг оказался разрушенным. Все артисты жили в старом городе, а на работу приходилось ездить в новую его часть, и власти в срочном порядке решили квартирный вопрос труппы театра. И мы в ноябре получили новое жилье по улице Пионерской, 17. Через полгода ее переименовали в Богдана Хмельницкого в честь 300-летия присоединения Украины к России. В трехкомнатной квартире жили три семьи, что было обычным делом для того времени. Главное отличие новой квартиры заключалось в наличии всех удобств, которые отсутствовали в старом жилье. Потеря в квадратных метрах компенсировалась комфортом.В новом театре я побывал через несколько дней. Он отличался от старого тем, что был двухэтажным. Имел вестибюль и одно фойе. Второе отсутствовало изначально. Там, где оно должно было быть, проходила железнодорожная ветка. По ней иногда проходил состав, и здание театра слегка вздрагивало. Из вестибюля на второй этаж вели два марша лестницы, в верхнем фойе был буфет со столиками, и из него вел вход на балкон. Зал был небольшой, но уютный. Он состоял из партера и невысокого амфитеатра, по периметру располагался балкон, декорированный орнаментом в стиле барокко. Сцена была оборудована по последнему слову техники того времени. Грим-уборные находились на втором этаже служебного помещения, там же были костюмерная и парикмахерская. Надо заметить, что в новом театре я стал бывать значительно реже, чем в старом: он был намного дальше от дома, примерно в километре. Репертуар театра постоянно пополнялся новыми спектаклями. Отношение к ним было разным, от восторга до неприятия. Пользовались успехом прежде всего комедии, классика, как наша, так и зарубежная. Непопулярными были постановки на производственную тему. Людей мало волновало выполнение плана, передовое производство и трудовая дисциплина – этого им хватало на работе. Да и как правило, пьесы этой тематики были бездарными, хотя труппа была очень приличной и часто вытягивала откровенно слабое содержание. К концу 50-х на норильской сцене появился свой Ленин. Надо сказать, что не многие провинциальные театры могли похвастаться таким достижением. Помню, на премьере “Кремлевских курантов”, когда на сцену вышел Всеволод Константинович Лукьянов в роли Ленина, зал поднялся и зааплодировал, хотя артист не успел даже сказать первую реплику. На первых спектаклях был сплошной аншлаг, и реакция зала повторялась из спектакля в спектакль. Норильчане по достоинству оценили работу артиста и всего коллектива. Запомнился мне и спектакль по пьесе Маяковского “Клоп”. Постановка и игра актеров в этом спектакле были на самом высоком художественном уровне. Как сейчас стоит перед глазами начало спектакля. Тромбон, приквакивая, тягучим глиссандо выводит: “Бе-ри-те”. Оркестр подхватывает и уже в темпе, ускоряясь: “Бублики, горячи бублики, берите бублики, да поскорей”. Занавес пошел, и стена во весь задник вдруг раскрылась, как жалюзи. Торговцы, каждый со своим товаром, двигаются из глубины сцены к рампе, рекламируя товар от шипения до громкого: “Абажуры, любой расцветки и масти, голубые для уюта, красные для сладострастья”, “Немецкий точильный брусок, двадцать копеек любой кусок, точит в любом направлении и вкусе, бритвы, ножи и языки для дискуссий”, “Республиканские селедки незаменимы к вину и водке”, “Бюстгальтеры на меху”. Торговцы по одному исчезают и появляются главные исполнители, Присыпкин, он же Пьер Скрипкин – Лукьянов, Олег Баян – Артемьев, Розалия Павловна Ренессанс – Кутасина. Реплики Маяковского норильская публика растащила на цитаты: “Не крутите нижним бюстом”, “Я за что боролся? Я за хорошую жизнь боролся”, “Я человек с крупными запросами, я зеркальным шкафом интересуюсь”. Столько лет прошло, а сидит в памяти. Этот спектакль стал вехой в истории нового театра. Блистала в “Барабанщице” в роли Нилы Снежко ныне здравствующая Зинаида Мокиенко. Этот спектакль тоже полюбили зрители. С неизменным успехом шел “Остров Афродиты”. Актеры Мокиенко, Кутасина, Бойцов своей игрой украшали спектакль. Хороша была и музыка, написанная папой. В 60-е годы в театре появились молодые талантливые актеры: Игорь Пушкарев, Владимир Толубеев, Валентина Мишина. Все трое были ослепительно хороши в пьесе “Мой бедный Марат”. Александр Амелин и Зинаида Терскова покоряли зрителей искренностью чувств в спектакле “Жизнь и преступление Антона Шелестова”, незабываем был в роли Витьки Крысы Георгий Александров. Блистательны в “Павлине” Надежда Надеждина и Александр Щеголев. Темпераментом, бьющим через край, запомнилась Антонина Свистунова. Конечно, это все мои личные впечатления. Я не театральный критик, тогда был молодым, наверняка что-то забыл, кого-то пропустил. В 1962 году я начал работать в ДК металлургов. Здесь кроме обычных кружков и студий художественной самодеятельности существовал народный театр музыкальной комедии. Жанр необычайно трудный и для исполнителей, и для постановщика. Артист оперетты должен уметь петь, танцевать и иметь талант драматического актера. Все эти ипостаси редко сочетаются в одном лице, тем более самодеятельного артиста. Но нашему режиссеру Александру Колесникову удалось найти таких людей. Сам Колесников был человеком неординарным. Подростком он удрал на фронт, смело воевал, имел контузию и ранения. Я видел, когда он переодевался в гримерной, шрамы... Он обладал литературным талантом, писал сценарии для различных праздников и постановок. Спектакли шли в сопровождении полупрофессионального оркестра. Почему полу? Потому что некоторые из музыкантов работали на производстве, а по вечерам играли в оркестре, правда, за плату. Каждый год выпускали премьеру, что для самодеятельного театра было неплохо. Три оперетты шли на сцене ДК: “Поцелуй Чаниты” Милютина, “Вас ждут друзья” Белица, “Сорочинская ярмарка” Рябова. Дирижером и аранжировщиком был Алешин. Спектакли шли с большим успехом и тепло принимались зрителем. С ними даже ездили на гастроли в Красноярск. Некоторые фамилии самодеятельных артистов и сегодня помню, только имена забыл. Это Бурдалева, Поляничко, Пакулев, Бочков, Ляшкевич, Купцов. В те годы сам я тоже был не чужд театральному искусству. В 5-й школе существовал драматический кружок, которым руководил артист театра Борис Балякин. Он создал довольно приличный коллектив, особенно парни были в нем как на подбор и составляли подавляющее большинство. В кружке были только две девочки. Это определяло и репертуар. Мы ставили миниатюры по рассказам Чехова и выступали на школьных вечерах. Публика каталась от хохота. Мне довелось играть Тонкого и Землемера в “Пересолил”. Мы поставили первую картину из пьесы “Именем революции”. Позже ее выпустили в профессиональном театре. Сыграл я и две роли на норильском телевидении. “Приключения Вовки на Луне” мне мало запомнились. Вторая роль – пионера-героя Володи Дубинина – понравилась больше. Я с младшим напарником спасал раненого русского моряка. Роль русского моряка играл сам телевизионный режиссер Ганс Мюнценмайер. Потом в своей жизни я сыграл немало ролей, но это было уже не в Норильске. Окончание следует Редакция благодарит за предоставленный для публикации материал Галину КАСАБОВУ, |
Артисты Норильского Заполярного театра Борис Балякин и Олег Рырьков. Крайний справа – Олег Рассадин 
В здание на Севастопольской театр перебрался в 1953 году 
Десятилетний Володя Рассадин в пионерском лагере в Курейке. 1954 г. |
| 0 | Твитнуть |
