Около тысячи километров по выстуженной тундре прошел на вездеходе вместе с опергруппой журналист “Заполярного вестника”, участвовавший в рейде милиции и госохотнадзора по предупреждению на Таймыре браконьерства, изъятию нелегального охотничьего и боевого оружия, выявлению находящихся в розыске лиц и незаконных мигрантов.

Продолжение. Начало в “ЗВ” за 20, 21, 22 и 23 декабря   Ориентирование по застругам Как Анатолий Николайчук ориентируется в тундре – для меня загадка. В “Трэколе” два GPS-навигатора – один командорский, второй принадлежит Алексею Чикунову. Показания приборов не всегда совпадают. Судя по одному навигатору, идем по реке, судя по другому – по суше. Но Семеныч уверенно ведет вездеход даже тогда, когда экраны навигаторов совсем отключаются. – Это же просто, – объясняет он, – стороны света можно узнать по застругам, которые формируются господствующим ветром. Поэтому для меня почти всегда ясно, в какую сторону едем – на север, юг, запад или восток. Часть пути идет мимо гор – там вообще заблудиться невозможно. Но и на равнинной тундре есть много примет. Ходить по тундре нужно на глаз. Навигатор – хорошая вещь: даже если загруженные в него карты врут метров на пятьдесят, все равно общее направление покажет. Я приветствую, когда охотники с навигаторами ходят. Но если сломается, что делать – замерзать? Ничего подобного. Смотреть в окно и ехать правильной дорогой. Я смотрю через ветровое стекло на черную тундру. Фары отвоевывают для взгляда метров семьдесят впереди. Справа, слева – полная темь. Какие ориентиры, какие заструги? А еще есть коварные наледи, обрывы, присыпанные мягким снегом, озерный и речной лед, который в зависимости от сезона и погоды то хорош, то слаб. Зазеваешься, понадеешься на авось – и уйдешь в стылую воду без возврата. Нет, водитель вездехода в тундре фигура знаковая! Глазастый Семеныч умудряется на ходу еще и расшифровывать следы, пересекающие зимник, сообщая, в какую сторону и сколько прошло зайцев или оленей или как давно сидели возле дороги куропатки. – Смотрите, –  привлекает он наше внимание, – слева по курсу песцы. А вон еще два, с другой стороны, сидят на пригорке.   Стайка песцов совсем не боится вездехода, сопровождая нас – чуть опережая и немного сбоку, беспрерывно при этом тявкая – метров триста. То ли осознавая, что их еще не до конца вылинявшая шкура раньше января-февраля не представляет особой ценности, то ли понимая большее – рейдовая группа на “Трэколах” выехала в тундру охотиться совсем не на песцов.       В машине времени На промысловой точке Угарная заходим в дом, в котором нет света ни в одном окне, а признак жизни – только слабый дымок из печной трубы. Попадаем в XIX век или XVII. Над столом уже не лучина, но еще керосиновая лампа. Ленточка черной копоти облизывает потолок. От кирпичной печки чуть идет тепло. Хозяин жилища – долганин лет сорока, одет в кирзовые сапоги, засаленную куртку на меху и темную лыжную шапку. Это, можно сказать, его домашний халат и тапочки. В углу на грубой деревянной скамейке лежит потрепанный патронташ. Обстановка скудная, о том, что живем в ХХI веке, не напоминает ничего. – Здравствуйте, – один из милиционеров представляется и задает вопросы: – Оружие, патроны имеются? – Нет ружья, – отвечает хозяин. – Как же так, патронташ есть, а ружья нет? Беглый осмотр прихожей – и ружье обнаружено в углу, за драной фуфайкой. – Не мое, от отца осталось, – говорит долганин и продолжает рассказывать про свою жизнь: – Отец давно умер, а жену в прошлом году схоронил. Пять моих детей в интернат забрали в Красноярск. – Значит, не зарегистрировано оружие? Почему законным ружьем не обзаведетесь? – Надо в этот… – долганин запинается, вспоминая слово, – охотсоюз вступать. Для этого в Дудинку ехать, медкомиссию проходить. В Усть-Аваме таких врачей нет. Потом опять ехать в Дудинку, разрешение получать. Только после того ружье покупать можно. А винтовка, говорят, мне совсем не положена. Когда в госпромхозе работал, выдавали двустволку и карабин казенные. Оленей стрелял, песца стрелял, куропатку стрелял. А сейчас не работаю. – Будем изымать ружье и составлять протокол, – говорит оперативник.   Тундряной злоумышленник На некоторые вещи журналисты и представители правоохранительных органов могут и, наверное, должны смотреть по-разному. Это естественно. У человека в погонах есть долг, продиктованный законом, его надо выполнять. У журналиста – право на размышления и эмоции. Право сомневаться в устоявшихся вещах и подвергать их анализу – одна из социальных миссий нашей профессии. Размышляю: городскому жителю получить право на обладание оружием, которое для него по большому счету игрушка, легче, чем исконному жителю тундры, для которого ружье порой единственное средство добычи пропитания. Из Норильска в Сочи добраться проще, чем от промысловой точки в центре Таймыра до Дудинки. Что зимой по стылому зимнику, что летом по озерам и рекам. На вертолет у людей тундры без работы и ружья просто нет денег. Горожанин имеет доход и магазин в шаговой доступности. Для коренного жителя охота – это поход в супермаркет. А ружье, к обращению с которым он привык с детских лет, твердая валюта. Может быть, стоит упростить правила регистрации оружия для представителей коренных малочисленных народов, для которых охота – традиционный и единственный промысел? Чувствую: жалко человека до спазма скул. Ни жены, ни детей, ни электричества в доме. Одинокий мужик без ружья, может быть, и не переживет эту зиму. С голоду околеет или от отчаяния залезет в петлю. Не накаркать бы, сколько таких случаев было. Я развернулся бы и ушел, оставив его в покое. Живи как привык, долганин.   Хозяин керосиновой избушки словно слышит мои мысли. – Ничего, – говорит он, – забирай, начальник, ружье. Я охотиться у родственников законное ружье буду брать, регистрированное. Зайца стрелять, куропатку стрелять. Тем и жить. Милиционер хватается рукой за шапку. – Передавать свое оружие в чужие руки – преступление, – начинает объяснять он. – У каждого охотника должно быть индивидуальное ружье. Это все равно что красноармейцу Сухову объяснять гарему Абдуллы, что каждой восточной женщине по новому закону полагается персональный супруг. – Ясно, – кивает головой простодушный долганин, хотя наверняка ему ничего не ясно. Да и как тут взять в толк, ведь если вчера государство доверяло тебе для заготовок нарезной карабин, принимая на работу отстрельщиком оленей, то почему сегодня ты не можешь взять дробовик у своего соседа, чтобы набить куропаток на шурпу? Другого способа добыть себе пропитание у него нет. Долганин сидит перед милиционером – законной властью – как чеховский злоумышленник, отвинтивший гайку, не понимая, в чем его перед этой властью вина. Практика передачи оружия друзьям, соседям и родственникам, в том числе и нарезного, настолько распространена в поселках на Крайнем Севере, где охотничий промысел служит порой единственным источником пропитания, а большая часть населения живет за чертой бедности, что дела можно открывать на половину коренных жителей Заполярья. Может быть, все-таки в законах об оружии или в практике их применения что-то не так? И если где-то они чересчур либеральны, например в области применения и выдачи разрешений на приобретение травматики, то где-то создают барьеры для владения охотничьим оружием целым группам географически обособленных людей, которые без такого оружия рискуют просто умереть от голода.   Продолжение следует

Фотография сделана со вспышкой. Обстановка в доме при свете керосиновой лампы еще более убогая