История эта началась в конце июня 1991 года. Сережа Лузан второй год стоял на Дюпкуне. Жило в этом озере многочисленное рыбное племя – сиги, хариусы, другая озерная рыба, изредка таймень, но в основном голец. Последний преобладал в уловах, и рыбозавод, несмотря  на приличное расстояние от Норильска, решил поставить здесь точку, каковую и занял Лузан, имея задачу ловить гольца, и как можно больше.

«Ура! Вот и рабы!»    Перекантовавшись первый год в старом балагане, Лузан решил ставить капитальную избу – благо леса хватало. В качестве гастарбайтера ему был выделен мой сын Михаил, которому к тому времени исполнилось 14 лет и у которого начались школьные каникулы.    Военный вертолет поднялся с базы «Высотка», расположенной в конце гражданского аэропорта Алыкель, пробил сплошную облачность над аэропортом, сбросил двух парашютистов, тут же исчезнувших в молоке, и взял курс на юг.    Сразу озеро мы найти не смогли: все было закрыто облаками.    На пределе керосина зайдя с юго-западной стороны, мы вдруг увидели небо, свободное от облаков, а вслед за этим и Дюпкун. Такое бывает на севере, где облака кончаются и начинаются не постепенно разряжаясь, отдельными тучками, а сразу – вот тут есть, а тут нет. Особенно отчетливо это проявляется в горах и предгорьях.    Пролетев по северному берегу совсем немного, мы подсели у Лузановой избы.    Винты остановились. Перед вертолетом стоял улыбающийся Лузан. Как только мы открыли дверь, сбросили лестницу  и высунулся Мишка, Серега, счастливый не столько от прибытия  помощника, сколько от окончания одиночества, заорал: «Ура! А вот и рабы!».    Выгрузив Мишку с пожитками, мы еще около часа погостили у Сергея, закусили гольцом и двинулись в обратный путь.    Еще где-то через месяц переправили на Дюпкун Сережину жену Риту. Мишку они записали как собственного сына, так как не хотели, чтобы звучала моя фамилия. Работал я в то время в городской администрации кем-то вроде председателя исполкома. Хитромудрый Вася Ткачев так навертел  с названиями, а мы ему сдуру еще и помогли, что должности наши писались в две строчки,  и запомнить их не было никакой возможности. Тем не менее фамилия моя была на слуху, и старый конспиратор Лузан решил лишний раз не поминать ее всуе.    Известий с Дюпкуна я не получал, но не нервничал, понимая: случись что, способ меня оповестить нашелся бы.   Чрезвычайное происшествие    В середине августа раздался телефонный звонок. Звонил из Дудинки Лузан. Разговаривал он как-то сдержанно. Сказал, что в тундре все в порядке, а вот у него, у Лузана, возникли конкретные проблемы. В детали вдаваться не стал, а попросил забрать его у поворота на Дудинку. Вечером он уже звонил мне в дверь.    Выглядел Серега странно. Исхудал, был возбужден и вздрагивал каждый раз, когда в подъезде запускался лифт (его через халтурную изоляцию было слышно в каждой квартире). Наконец Лузан более или менее успокоился, и я выслушал его рассказ.    Остаток июня и начало июля они с Мишкой строили избу, заготавливая лес в стороне от точки и сплавляя бревна к месту строительства. Сплошняком, а также около избы лес не валили, чтобы, как выразился Сергей, «не ломать пейзаж». Когда закончили избу, затопили печь и, убедившись, что все в порядке, занялись сетями. Потом прилетела Рита, взяла на себя домашние заботы, и жизнь у мужиков  наладилась.    Несмотря на полярный день, рыба ловилась неплохо. Солили ее в пластиковых бочках, наполовину притопленных в озере, температура воды в котором не превышала 6–8 градусов. Получался как бы природный холодильник.    Однажды, где-то в середине июля, с юга, из Эвенкии, пришел вертолет. Озеро не пересек, а подсел на противоположном берегу. В бинокль хорошо было видно, как из вертолета выгружались люди  с рюкзаками, как через открытые задние створки вытаскивали лодку. После выгрузки вертолет ушел.    Ширина озера в этом месте составляла километра два-три, и высадившиеся люди фактически оказались соседями.    Новых соседей было пять человек. На следующий день двое из них вышли в озеро и приступили к постановке сетей. Были они в этих местах явно не в первый раз, так как стали ставить сети, по прикидке Лузана, прямо на сиговом нерестилище. До нереста было еще далеко, но рыба там уже крутилась.    Сергей справедливо счел это нарушением всех правил и обычаев и, прихватив карабин, отправился на лодке восстанавливать конституционный порядок. Прибыв на место браконьерских действий, Лузан попытался было вступить в диалог с нарушителями, но те сразу же  предложили ему отправиться в места, одинаково удаленные как от нерестилища, так и от базы. После чего диалог прекратили.    В ответ Лузан приступил к операции по принуждению противной стороны к прекращению преступной деятельности (к каковой  лов рыбы на нерестилище, безусловно, относился) и произвел предупредительный залп из карабина в воздух.    Убеждение подействовало. Соседи перестали ставить сети и направились в свой лагерь, а Серега  – в свой.   «Мочить» сейчас или пусть отплывут?»    Гордый достигнутым успехом, он рассказывал Мишке и Рите о своей победе, когда от противоположного берега отвалила лодка и направилась к Серегиному лагерю. Эвакуировав в избу мирное население в лице Риты, выделив для ее охраны из личного состава Мишку, вооруженного карабином, Серега спустился к воде, ожидая, как он думал, парламентеров.    Дипломатического разговора вновь не получилось. Один из пассажиров, представившись прокурором Эвенкии, стал излагать свою точку зрения на происходящие события, на Сергея и его действия. Прокурор был явно знаком с преступным миром: он изъяснялся на такой безупречной «фене», что впору было составлять словарь блатных терминов.    Сергей его вежливо прервал, сказав, что в таком духе он разговаривать не намерен и,  если угрозы не прекратятся, он вынужден будет позвать сына и попросить его принести  карабин.    – А что его звать-то, – вдруг произнес один из молчавших. – Вот он, волчонок, уже сидит.    Серега обернулся и обомлел. У него за спиной, метрах в шести, чуть повыше сидел «сын», сжимая в руках карабин. Он спросил Серегу:    – Батя, сейчас «мочить» или пусть отплывут в озеро?    Серега подошел к Мишке, положил руку на оружие и, обернувшись к гостям, сказал:    – Мужики, вам бы лучше уплыть…    Гости же, не дожидаясь предложения, уже отрабатывали веслами и разворачивали лодку. Представившийся прокурором вдруг очень спокойно, на нормальном русском языке сказал, что так  он этого не оставит и будет действовать в рамках закона.    Серега слушал его вполуха, так как был занят важным делом – постепенно вынимал из Мишкиных рук карабин: первым делом аккуратно разогнул его указательный палец, лежавший на спусковом крючке, потом так же аккуратно взвел спущенный предохранитель. И уже спокойнее, отжимая палец за пальцем, освободил Мишку от карабина.    – У него руки как свело, – рассказывал мне потом Сергей.    И добавил, смутившись:    – Вообще-то, мужикам повезло.    Да, повезло! Повезло и мужикам, и Сереге, и Мишке. Всем нам повезло!   Прокурор оказался настоящим    Предводитель соседей действительно оказался прокурором. К тому же у компании наверняка была рация, так как  в середине следующего дня со стороны Курейки раздался шум моторов, показались две лодки, вернее катер и лодка, причем катер милицейский, и уверенно направились сначала к лагерю соседей, а спустя полчаса – в сторону наших героев.    Быстро обсудив, как действовать, Серега укрылся в ближайшем распадке.    Лодки причалили. В катере прибыли два натуральных милиционера и двое сопровождающих. На вопрос, где Сергей, Рита ответила, что он накануне пешком ушел в Снежногорск за правдой. Милиционеры сообщили, что на него имеется заявление о разбойном нападении, о стрельбе по людям и вообще ему лучше сдаться – меньше получит.    Затем милиционеры произвели обыск, изъяли карабин и патроны к нему, составили об этом акт. Хотели изъять и двустволку, но один из прибывших отговорил, объяснив, что здесь медвежий край и нельзя бабу с пацаном оставлять безоружными.    С тем и убыли.    На состоявшемся потом «военном совете» Серега объявил, что уходит в Дудинку, оттуда теплоходом отправляется в Красноярск искать защиту у Виктора Астафьева. Преодолеть ему предстояло 300 км пути, четыре горные гряды, пять речек и озеро Хантайское…    Выслушав историю Лузана, я прикинул, что вот уже почти месяц Рита с Мишкой живут вдвоем в тундре. И как-то мне стало неспокойно. Наказав Сереге никуда не выходить из дома, я через знакомых навел справки и за пару дней узнал, что на тот момент скандал развития не получил. Забегая вперед, скажу, что скандал, видимо, никому особо и не был нужен. Карабин вернули на рыбозавод, где он числился, потом оружие вновь попало к Сергею как к штатному рыбаку, и все затихло.   На Дюпкун за сыном    Я засобирался за Михаилом. Решили так: мы с Юрием Петровичем Кукиным летим на Дюпкун и поживем там пару недель. Порыбачим, поохотимся, грибов насолим. Мои знакомые за это время проверят обстановку с Серегиными делам, и, если все в порядке, он уже с зимними запасами рыбозаводским бортом вернется к себе на точку, отправит назад в Норильск Риту, которая и сдаст заготовленную продукцию.    Обстановка в городе была спокойная, я оформил 10 дней в счет отпуска и начал искать варианты вылета.    Незадолго до этого в нашей войсковой части побывал командующий войсками ПВО Советского Союза генерал армии Иван Моисеевич Третьяк. После его визита командир дивизии оказался в больнице с сердечным приступом, а летный состав не то что летать – подойти к машинам боялся.    Светиться я не хотел и попросил подобрать попутный вертолет. В своей скромности я и мои помощники перестарались, и нас с Юрием Петровичем экипаж высадил на полпути, пояснив, что запасной бак пустой, а на Дюпкун они и не собирались. Так мы оказались в устье Кутарамакана, на точке у промысловика Толика Копытова.    Толя, ихтиолог по образованию, выпускник Томского университета, вместе с напарником стояли на этой точке уже несколько лет. Порядок на территории, в доме, на складах был идеальный. В дом входили только разувшись и ходили в нем по настеленным половикам. Кровати, что уж совсем невероятно для тундры, были застланы белым бельем.    Напарник находился в отпуске, и Толя, показав базу, пригласил нас в дом, где мы стали обедать-ужинать, празднуя прилет. На календаре было 18 августа 1991 года.   Мы услышали слово «путч»    На следующий день в пять часов должна была начаться перекличка госпромхозовских охотников. Кто не пользовался полевыми рациями на Севере, даже не представляет, какие бывают чудеса. Вы могли, к примеру, отчетливо слышать Диксон, но совсем не слышать соседа, стоявшего в двадцати километрах севернее от вас. Зато его прекрасно слышал другой сосед, что находился южнее от вас на двадцать километров.    Так было и на этот раз: соседи переговаривались, мы их слушали, а сами в эфир выйти не могли. Один говорил другому:    – Ну что ты об этих болванах скажешь? Совсем о…ли! Танки в Москву ввели!    – Да, – отвечал другой. – Полная жопа!    Мы услышали слово «путч».    – Что случилось? – орали мы в микрофон. – Что? Расскажите!    До конца переклички нас так никто и не «поймал». Отключив рацию, мы схватили маленький транзистор. Но он, похоже, тоже заразился от рации какой-то электронной инфекцией! Мы же не знали, что множество станций были попросту отключены.    Наконец поймали какую-то станцию, работавшую во Владивостоке. Слышимость была та еще, но ведущий постоянно повторял информацию, и приблизительно через час мы уже знали, что произошло, и поняли масштабы случившегося.    Юрий Петрович, сказав: «Ну и х… с ними!» – отправился доваривать грибы. Я же сидел у приемника и раскачивался как китайский божок. Вот ситуация, думал я. Жена в Норильске, сын на Дюпкуне, мама в Москве, я вообще хрен знает где!    В какой-то момент возникло ощущение полной безнадежности: значит, опять все по-старому? Те же морды в телевизионных репортажах со съездов, я со своей национальностью – человек второго сорта… Что бы ни говорили сейчас разные люди, а свободы мы действительно глотнули. Можно говорить, о чем хочешь, читать, кого хочешь. Про обратную сторону рынка, про кризисы, дефолты узнать еще предстояло. Я считал себя прогрессистом. Мне нравилось, что регистрируются малые предприятия, кооперативы. Мне нравились новые люди – Травкин, Собчак, Попов. И что же? Всему конец?  К тому же я хорошо знал, чем кончаются перевороты в нашей стране. Все было очень погано.   «Это меня искали!»    Утром я стал думать, как выбираться. Связи не было, сообщить о себе мы  не могли. Экипаж, который нас высадил, не знал наших фамилий. «Доскромничался!» – злился я. Только друзья знали, что я полетел на Дюпкун за Михаилом. Но Дюпкун от Толика в 150 километрах!    Утренняя перекличка вновь ничего не дала: нас не слышали.    Попытку уйти на лодке мы рассматривали как очень рискованную. Напарник Толика на «Обушке» и «Вихре» ушел в Снежный, оставив Толику для работы на сетях старую «Казанку» и «Ветерок». Однако на тот момент это был, пожалуй, единственный выход.     Где-то в полдень вдоль южного берега  прошел вертолет. До него было километров 12–15, день стоял ясный, и запускаемые нами ракеты сгорали без толку.    Наступило 20 августа. Утром связи не было. В 17 часов в очередную перекличку узнаю голос Сашки Слижевича, он стоит недалеко от Снежного.    – Тут все утро вертолет болтался. Какого-то важного м…ка из Норильска искал. Летчики говорят, он где-то у нас.    Я включаю рацию на передачу, хватаю микрофон и кричу, кричу:    – Сашка! Сашка! Это меня искали!    И вдруг – о чудо! В эфире тишина и неуверенный голос Сашки:    – Аркадий, это ты, что ли? Ты где?    Глотая буквы, кричу:    – Я у Толика Копытова! Санька! Рви на ГЭС к Шелехову, пусть звонит в Норильск, пусть меня заберут!    И слышу отчетливое:    – Понял!    Понял Сашка, родной, все сделал как надо!    Утром пришел вертолет. Командир – мой друг Миша Рахновец. И тут повезло.    Из вертолета вышла важная тетка. Я ее, по-моему,  до этого видел. Она имела какое-то отношение к заповеднику «Путоранский». Фамилия то ли Дубинская, то ли Дудинская, какая-то такая.    – Мне велено доставить вас в город.    Какой город, думаю. Мне надо на Дюпкун, Мишку забрать. Спрашиваю у Рахновца, как с топливом. По уши, отвечает.    – Лети на Дюпкун, там сын.    – Понял, – отвечает Миша.    Тетка чего-то говорит, машет руками, но вертолет уже на середине Хантайского.   …И получаю мужика    Перелетели, пошли под горами. Смотрю вниз – вижу хребты, речки. И только сейчас начинаю понимать, что совершил Лузан, добравшись от Дюпкуна до Дудинки с тремя банками тушенки и буханкой хлеба.    С хребта валимся вниз, прямо к избе, Рахновец ее знает. С озера на полной скорости летит «Казанка». Не доплывая до берега, мужик в лодке нагибается к корме, поднимает мотор, затем перебегает на нос, прыгает на берег, подхватывает лодку и, используя ее инерцию, далеко затягивает на песок. Ловко!    Приглядываюсь – господи! Это же мой сын!    Понимаю, что весь месяц, пока не было Сереги, Мишка один ходил на сети, не оставляя их ни на один день, снимал рыбу, поправлял, чинил, и маневр этот для него – обычное дело.    Подбегает мой сын к вертолету и кричит:    – Здорово, батя! Слыхал, что эти сволочи в Москве учудили?    Так, здесь позиция уже выработана. В вертолете кроме тетки еще пара мужиков. Что за люди – не знаю. Обнимаю сына, говорю на ухо:    – Про политику потом. Показывай, как живешь.    Около дома стоял чум. Мишкин. Заглядываю: на земле доски, на досках оленьи шкуры, рядом керосиновая лампа, маленькая чугунная печка, стопка книг и на треноге ружье, нацеленное на вход.    – Все ясно, – говорю. – Отлично устроился. Только ружье зачем?    – Да медведь шарашится. Наш Соболь его, правда, гоняет. Но с ружьем спокойнее.    – А чего ты решил, что медведь через этот вход пойдет? Ему в чум с любой стороны вход.    Вижу, эта мысль Мишке в голову не приходила.    Спустились к озеру. В воде стояли бочек двадцать с рыбой.    – Половину я наловил, – похвалился  Мишка.    Смотрю, уже ростом с меня, лапы как у настоящего рыбака, говорит баритоном. Отправлял к Лузану пацана, а через два месяца получаю мужика.    – Давай, – предложил сын, – одну бочку захватим. В ресторан рыбу сдам, денег заработаю.    – Рыбу не возьму! –  завизжала тетка, внезапно оказавшаяся рядом. – На Вальке рыбнадзор.    – Ладно, Миша, – говорю. – Я в Норильске ее у тебя авансом куплю. А зимой заберем.    Попрощались с Ритой и Соболем. Загрузили в вертолет Мишкино барахло. Полетели.    Подлетая к Вальку, Рахновец подозвал меня и дал наушники. Слушаю: поймали супостатов и уже везут в Москву.    Потом был теплый вечер, по-летнему сильный и теплый дождь, толпа перед зданием городской администрации.  Длинный, нелюбимый мною Никологорский вытащил из-под плаща российский флаг, который и подняли, спустив красный.    Так он и висит с тех пор. И слава богу.