Она отказалась садиться на медвежью шкуру, которой накрыт диван в одном  из залов Таймырского дома народного творчества. “Мы из рода могади,  лесных энцев, – рассказывает она о себе. – Считается, что наши предки  произошли от медведя, поэтому медведь для нас – священное животное”.

У Зои Болиной одна из самых редких национальностей на планете. Энцев осталось всего 100 человек, и все они живут на Таймыре. Сейчас, как и представители других коренных таймырских этносов, они готовятся к Большому аргишу. – Вы чувствуете свою необычность? – спрашиваю на ходу, пока мы переходим в другой зал и садимся за стол. – Ощущаете себя  чем-то вроде антропологической редкости? – В каком-то смысле да, но никакой особенной досады по этому поводу не испытываю. Наверное, приятно было бы ощущать себя частью большого этноса, но все происходит так, как происходит. Одни нации исчезают, другие появляются. Ассимиляция народов – это естественный процесс. – Но ему все-таки поспособствовала и советская власть, ведь во время переписей 1959-го и 1979 годов энцев не считали отдельным этносом и записывали ненцами или нганасанами. – Да. Но когда-то и термин “энцы” был введен искусственно. – Сейчас в смешанных браках между представителями разных коренных народов какую национальность  дают ребенку? – Теперь он сам выбирает, когда вырастет. А для национального самоопределения сохранять обычаи, традиции, язык, конечно, очень важно.   Мальчик, мужчина,  охотник Один из забытых энецких обрядов, о котором рассказала Зоя Болина, – посвящение мальчика в охотники. – Когда мальчику исполнялось семь лет, его посвящали в охотники, в мужчины. Зажигали огонь в том углу чума, где хранились идолы и лежала шкура жертвенного оленя. Дедушка или старейший из рода сажал мальчика перед собой и хлопал его по спине медвежьей лапой. При этом обращались к верхним духам со словами: “Будьте благосклонны к этому мальчику, помогайте ему. Пусть, когда он вырастет, добыча сама появляется перед ним. Пусть все болезни обходят этого мальчика стороной. Пусть к людям он относится уважительно и люди к нему так же”. Затем, говорит Зоя Болина, надо было накормить кровью жертвенного оленя домашних идолов. В день посвящения в охотники отец дарил мальчику маут и пояс с ножнами, мать – настоящую, взрослую малицу и бакари (одежда и обувь из меха оленя. – Ред.), а родственники – оленя. – Олень – это тоже признак мужественности? – Конечно. Мужчина без оленя в тундре – это не мужчина. У нас олень – это сразу все ваши семь чудес света. Он и транспорт, и пища, и одежда, и домашняя утварь. От убитого оленя ничего не пропадает, даже кости. – В тундре туристам иногда попадаются оленьи черепа на деревьях… – Это черепа жертвенных оленей. Голову жертвенного животного энцы всегда вешали на дерево. Почему олень жертвенный? Его убивали, когда в семье кто-то заболевал. Или женщина не могла разродиться. Считалось, что через свои мучения олень облегчает страдания человеку. После этого его шкура становилась священной. Во время аргиша ее перевозили в специальных, священных нартах вместе с другими предметами домашнего или родового культа. – А домашние идолы были у каждой семьи свои? – Да, это были индивидуальные божества, оберегающие очаг семьи и род. – Все эти обряды и обычаи стали исчезать на вашей памяти. Как это случилось? – Да вот как раз когда на Таймыр пришла советская власть и детей из тундры стали увозить учиться в школы-интернаты. Меня забрали в такую школу в 1958-м, когда мне было восемь  лет. И все, мы оторвались от своих корней. Летом-то ездили на каникулы в тундру, в свои семьи. Но основное время года жили в поселках, в интернатах. Без нас, возможно, и обряды проводились. О тех, что я знаю, я вам рассказала.   Особая поэтика – Кто сейчас говорит на энецком языке? – Моего возраста люди – все говорят. Среди более молодых свободно им владеют, может быть, около половины энцев. Конечно, того языка, что был раньше, со всем его метафорическим и идиоматическим разнообразием, уже нет. Язык ведь полностью отражает мышление и картину мира этноса. – Сразу вспоминается классический пример с разными названиями снега у эскимосов. – Да-да. Язык содержит в себе все: и обрядовую культуру, и традиционные занятия человека, и социальную иерархию. Например, у мужчин были слова  для обозначения предметов охоты, каких-то действий во время нее. У женщин был свой язык, когда они мастерили, подбирали мех… А сейчас язык простой, примитивный. Оценить поэтику и смысловую направленность настоящего энецкого языка можно на примере названий месяцев у лесных и тундровых энцев. Март у них называется “сойдадюнг уладири” – “месяц хорошей охоты на дикого оленя”. Апрель – “надииро” – “первые телята родятся”. Июнь – “наардири” – “лов рыбы”. Август – “кануирио” – “месяц птенцов”. Октябрь – “могодиирио” – “месяц, когда пороз-олень роняет рога”. Ноябрь – “кэдэркорадири” – “гон дикого оленя”. – Насколько я знаю, при советской власти появились и смешанные браки у коренных народов? – Да, раньше, когда люди соблюдали родовую принадлежность, смешанных браков не было. Они появились, когда пришел единый связующий язык для общения – русский. А в давние времена языковой барьер сдерживал людей. И некоторая разница в культуре: то, что для одних народов нормально, для других было совершенно непозволительно. Например, у нашего рода, рода могади, нельзя было охотиться на медведя, и не только охотиться, но даже произносить его имя вслух – это был страшный грех. А вот эвенки охотились и ели медвежатину. Сейчас на такие вещи уже могут закрывать глаза. – Вы говорите, что молодежь все дальше уходит от энецких традиций. Но я заметила, что на праздниках молодые люди с удовольствием носят национальную одежду. – Ну, это тяга к внешней яркости. Одежда-то красивая, необычная, их привлекает экзотичность. – ?! – Да, для них теперь это тоже экзотика. А вот чтобы глубинно интересоваться, что это был за народ – энцы, такого нет. Думаю, здесь упущение образовательной системы. Наряду с культурой, которую мы получали, когда нас забирали из тундры в поселки учиться, надо было не забывать ту культуру, в которой мы жили. Нам резко насадили валенки и прочее, а надо было тонко к этому подойти. Я, например, помню, очень сильно страдала в интернате. Хотела домой, в тундру. Тяжело адаптировалась, плакала часто. Мне было 8 лет, и привезли меня в подготовительный класс, потому что в то время мы вообще не знали русского языка, когда я слышала русскую речь, мне она казалась полной тарабарщиной. – Сейчас ни у кого из коренных я не слышу ни малейшего акцента. – Общение дало свои результаты. И потом, в детстве легче обучиться языку. Мы не заметили, как стали говорить по-русски. И так как мы больше времени проводили в интернате, русский язык стал выталкивать родной, энецкий. Когда летом приезжали на каникулы в тундру на три месяца, язык получался не чистый, а перемешанный, энецко-русский. Два слова на энецком, три – по-русски. Так и получились все эти северные “суржики” – ненецко-русский, энецко-русский говор...   Дети природы – Этнографы говорят о том, что у коренных жителей Севера специфическая психофизиология, ваши биоритмы связаны с природой, с полярным днем и полярной ночью… – Будет совершенно правильным сказать, что мы – дети природы во всех смыслах. Мы целиком и полностью зависим от природы. У нас и питание сезонное. Мне однажды в гостях сказали: “Ой, бедные, как вы там в тундре жили, все время строганиной питались”. А у нас была индивидуальная, разнообразная и полноценная кухня. Летом мы пили оленье молоко. Оно очень ароматное, по густоте – как сливки. Олень много молока не даст, но кружку каждый день можно было надоить. Летом икра всегда была, рыбные пироги. Потом поспевали ягоды. Мы их никогда не варили, ели свежими. Мы вообще никаких заготовок не делали, потому что шли нога в ногу с природой. Придет сезон – свою еду принесет. Зима настала – будет сиг, строганина, пойдет дикий олень – даст свежее мясо, кровь. Из оленины готовят тушеное мясо на внутреннем жире оленя, очень сытное блюдо. Зимой пекут кровяные лепешки, летом – икряные… То есть вот что дала природа сейчас, то и бери у нее в пределах разумного. И мы  относились к природе очень уважительно. – В энецком обществе, насколько мне известно, вообще высокий уровень представления об ответственности перед природой. – Да, у нас очень много запретов, касающихся именно природы. Например, весной и летом в нашем рационе утки, гуси, утиные и гусиные яйца. А вот лебединые мы никогда не брали, потому что у лебедя – одно яйцо. А по обычаям энцев, если нашел гнездо – оставь одно или два яйца. Это великий грех, если ты гнездо опустошил. Мать, плача по своим детям, нашлет на тебя гнев высших духов.   В одиночку не выжить – Вы уже давно живете в городе, в Дудинке. Не скучаете по тундре? В городе ведь более комфортно. – Нет. Я не городской житель. А живу здесь, потому что деваться некуда. Если бы у меня кто-то остался в тундре, чум был… И потом, женщине одной в тундре не выжить. Теперь вот у энцев и личных оленей нет. – Куда они делись? – Самое страшное произошло, когда на Таймыре резко выросла популяция диких северных оленей. Не помню, в каком это было году, но давно. Это было стихийное бедствие, как саранча. Пришла черная толпа диких оленей… И весь домашний олень ушел с ними. Ну и кроме того, в Потапово, где я жила, а сейчас живут мои родственники, была сельскохозяйственная научно-исследовательская база. Может быть, прививками постоянными заморили оленя… – Вы говорите, что никого не осталось в тундре. А дети у вас есть? – Своих нет. Но у нас в семье было 10 человек, я была старшим ребенком и, по сути, воспитала всех своих сестер и братьев. Сейчас вот уже их дети и внуки пошли… – У вас гостит ваш брат из Потапово. Вы сказали, что он отдыхает от поселковой жизни. Значит, в городе все же  лучше? – Брат действительно отдыхает от поселковой жизни. Потому что жизнь в поселке – это не тундровая жизнь, это совершенно другое. В тундре свежий воздух, никакой грязи, а тем более – мусора. Утром человек просыпается не по будильнику, а естественным образом. И никто ему не говорит – иди на работу. Он сам знает, что ему делать. Сети надо проверить, дров надо принести, воду натаскать, женщине – одежду пошить на всю семью. Потому что, если этого не делать, там пропадешь. И в тундре люди именно живут, а не существуют, как в поселках. Не будем скрывать, в поселках и алкоголизм заел людей. – Алкоголь туда городские привозят? – Да, приезжают коммерсанты, чтобы обменять водку на рыбу для продажи. – Значит, все-таки пришлые люди виноваты в том, что так изменился уклад вашей жизни? По сути, мы ведь изменили вашу традиционную цивилизацию, вторгшись в нее со своей техногенной… – Во-первых, если я не хочу пить, никто меня не заставит. А во-вторых, никого нельзя винить в том, что все складывается так, а не иначе и пришлые люди в чем-то виноваты перед нами. Я никогда так не говорила и не буду говорить. Мы все люди одной Земли. И то, что с нами происходит, может быть, богами и духами нашими сверху послано. Норильск вместе с народами Таймыра готовится к празднику втречи зимы. На сайте “Заполярного вестника” (www.norilsk-zv.ru) появилось новое интеллектуальное развлечение – викторина, посвященная предстоящему необычному событию. Читайте материалы рубрики “Большой аргиш”, и вы легко справитесь с вопросами викторины.

Зоя Болина работает методистом по энецкой культуре в Таймырском доме народного творчества К огню энцы относились как к живому существу, и когда тушили ритуальный огонь водой, говорили ему: “Харишит кота!” (“Не я тебя тушу, а дождь”)